Мой день рождения
Друзья суетятся: Миха чистит в раковине селедку, Леха со знанием дела готовит салат из крабовых палочек. Мы с ним поспорили: я говорю, что в этот салат нужен рис, а он говорит, что не нужен. Правда, вкусенее, наверное, будет без. Но ведь меньше получится. С другой стороны, у нас еще два салата и пюре. Но зато нас шесть человек. Но ведь еще сыр и ветчина - с хлебом очень сытно. Короче, пусть готовит. Голодными не останемся.
Сентябрь только начался. Думаю, хорошо быть именинником в начале сентября: институт еще спит, нет никаких проблем и забот, да и не только институтских - всяких. За год каких-только не накапливается! И растягиваются они и на июнь (сессия), и на июль (разное, не помню, чтоб отдыхал в июле). Только в августе смотаешься подальше от новостей - домой, в тишину. Но августа с одной стороны мало, а с другой - в августе совсем дел нет, от чего чувствуешь себя не в своей тарелке. Телевизор бесит, а от книжек ходишь дни напролет сонный; только и мечтаешь встретиться, наконец, с институтскими друзьями.
Замечатьельно так собраться - и повод есть - и болтать весь день и всю ночь, делиться впечатлениями от непогожего лета; вспоминать прошлый год - и хохотать до слез от подробностей.
Я смеюсь над Семой, длинным флегматичным парнем. "Исторический момент: Сема готовит еду!" Он усмехается, не отрывая глаз от размешиваемого пюре, а я направляю на него объектив фотоаппарата, щелкаю несколько раз и, радуясь, проталкиваюсь к Михе - показать эксклюзивные кадры. "Давай готовь, умник! Твой День Рождения!" - злится в шутку Леха. Я откладываю аппарат и, потирая руки, соглашаюсь: "Да, да, конечно. Сейчас я помогу тебе." Подхожу ближе, закладываю руки в карманы: "Вот сейчас заправляй майонезом. Хотя нет, потом. Зелень есть? Нет? Почему? Что за салат без зелени! Была бы зелень - я бы нарезал. Укроп, там... петрушка. Открывай теперь кукурузу. Только воду слить не забудь. Если не слить воду - салат станет мокрый." Миха фыркает из раковины, Леха замахивается на меня ножом, Сема улыбыется и выдыхает носом, потом вдруг догадывается: "А от майонеза салат тоже мокрым станет!" Леха подытоживает: "Значит, воду из-под кукурузы можно не сливать: сухим салат все равно не будет. Так?" Я соглашаюсь: "Конечно так. Если ты готовишь кукурузный суп."
Звонок. Две Оли принесли курицу гриль. Сначала думали: парни в магазин - за забытой курицей, девушки на кухню - за салаты. Но они уперлись: "Готовьте сами, у нас каждый день - общежитие, а сегодня - праздник." Мы согласились с одним условием: солить они будут сами.
Уже почти все; пять минут - и можно усаживаться. Оли включаются в работу: ищут соль. Я веселюсь: попробуйте-ка догадаться, где у меня соль! Они находят ее под раковиной и сговариваются первым делом, прежде салатов, посыпать ею меня, чтоб не выделывался. Парни хохочут.
Хорошо так бездельничать! Ничуть не стыдно, а весело. Убегаю в гостинную и, нарочно погромче, включаю телевизор: пусть им будет завидно! Я в таком настроении, что, боюсь, доведу их в конец своим сегодняшним зазнайством. Переключаю с канала на канал. На одном - тетя кричит что-то о стиральном порошке с моющей силой, на другом - недоигранные московские актеры стреляют друг в друга из игрушечных пистолетов. На третьем - сидящая с прямой спиной и скорбным лицом ведущая рассказывает новости. Говорит: "...в Северной О..." - и прямо тут я нажимаю на красную кнопку; все, телевизор безмолствует.
Бегу на кухню, но мне навстречу идут одна из Оль и Леха. "Что ж ты выключил? Где там пульт?" - спрашивает последний, видит его на диване и включает телевизор, умерив громкость. Быстро перебирает каналы. "По какому новости? А, вот."
Я улыбаюсь.
- Стоп, стоп, стоп! - нажимаю кнопку на телевизоре, он умолкает. - Там про Беслан, завтра посмотрите. Сегодня мы собрались повеселиться, тем более - мой День Рождения. Никакой чернухи! Пойдемте.
Они уже уселись на диван. Смотрят на меня молча и неодобрительно, особенно Леха.
- Кого могли уже спасли. Ничего серьезного за день не произойдет.
Стою, а они так же сидят. Улыбаясь, слежу за их молчанием. Оля теребит в руках какую-то бумажку.
- Чего нахмурились? Я вам советую вообще новости пореже смотреть - много от них толку! - смеюсь, но один.
- Ты тогда смотрел? - с угрозой в голосе, сразу требуя от меня ответа, спрашивает Леха.
- Смотрел. Жалею.
Из Оли вырывается:
- Ну так вот! Включи, сегодня же траур.
- Я жалею, что смотрел. И из-за траура не собираюсь портить себе настроение. Я родился сегодня - поэтому сегодня буду радоваться. И вам предлагаю. Пойдемте есть. - В кухню: - Готово?
Появляется Миха с мокрыми руками, за ним Сема. Вторая Оля, как оказалось, уже некторое время стоит в дверях, я ее не заметил.
- Может тут накроем? - предлагает Миха. - Они правы, надо посмотреть. Сегодня расскажут, как все было.
- Вы что, дураки?! - срываюсь я. - Вам уже сто раз рассказали, как все было, а вы так и не поняли? Все! Пошлите есть, а то скоро я уже не дойду - захлебнусь слюнями, и как родился, так и умру.
Ни улыбки, ни смешка. Все молча идут на кухню, где и решено праздновать, рассаживаются за столом. Мы со второй Олей вытираем со стола крошки, убираем грязную посуду, раздаем чистые тарелки и вилки. Миха, посидев минуту без дела, берется открывать бутылку вина.
- Так, раскладывайте. Девушкам - первым. Да, кстати, курицу разрезали? Подогреть, может?
- Она теплая еще, - отговаривает Сема.
Остальные сидят насупившись, не глядя на меня. Леха что-то тихо говорит первой Оле. Она слушает и вяло ковыряет вилкой в салате: наложено пока у нее одной. Меня начинает раздражать их дурацкая обида, и мне неприятно - как-то особенно - это ковыряние. Не выдерживаю:
- Да ладно, хватит вам! Не дураки вы, не дураки; согласен, плохо пошутил! Отличные ребята и хорошие друзья. Чего дуетесь, как дети?
Никто не отвечает. Миха разглядывает каждый бокал, в который наливает вино, а первая Оля следит взглядом за горлышком бутылки. Сема бормочет: "Да ладно, правда..." Еще не севшая Оля-вторая сразу после моих слов цокает языком мне на ухо, щиплет за спину спрятанной за ней рукой, и тихо шепчет: "Перестань." Это на меня действует; становится как-то неловко, хочется оправдаться, что-то объяснить, но я не знаю как и мне кажется, что объясняться теперь глупо. Леха поднимает на меня глаза и ухмыляется.
- Ну раз мы не дураки, то конечно дуться нечего. Давайте веселиться, нам же в спину не стреляли!
Он произносит свои слова с интонацией, перебитой чувством, громко, как со сцены, будто хочет ударить ими меня. Чувство вины улетучивается, я вдруг осознаю, что почти нарочно раззадорил Леху, раздражившись, наверное, тем неодобрительным, ничего не понимающим взглядом. И теперь, уже не заботясь об испорченном вечере, хочу отшлепать его, как мальчишку, своими беспорядочными, сбивчивыми - плевать на это! - аргументами.
- Короче говоря, я циник и эгоист, да?
- Да!
- А ты не думал, что все как раз наоборот? И зря! Не мне, а вам нет дела до убитых детей! Вы новости смотрите, как блокбастер какой! Сегодня модная тема - Беслан; а вы хотите быть модными и в теме - вот и смотрите. Что, не так?
- Слушай, что за чепуху ты говоришь? Совсем сдурел? - взрывается вторая Оля. Я с неприязнью отмечаю, что у нее выбилась прядь волос. Она откидывает ее с лица движением головы. И ее тоже - отшлепать, ударить!
- Сегодня сто раз прокрутят один сюжет, и вам надо его несколько раз посмотреть - обязательно сегодня, пока день траура и все смотрят! Все! Вам интересно узнать кого и как убили, пока всем интересно! Так хорошо со всеми переживать и волноваться!
- Ты...
- Молчи! - перебиваю Леху. - А потом - раз! - и забыть. Как только в телевизоре забудут. Но вот сейчас там еще вовсю помнят, и ой как стараются, чтобы вы всей страной пережили исключительные чувства! "Страна в единении"! Бараны! У человека сын - заложник, а эти ублюдки - для вас стараются! - тыкают микрофон под нос отцу и спрашивают: "Как вы думаете, чем все закончится?" Все охают и ахают, а каково человеку не соображают! Трупы выносят - и один и тот же сто раз за день показывают, каково родным? А давайте свое ток-шоу проведем? Оля, как ты думаешь, победим ли мы терроризм, если отныне включим в школьную форму бронежилеты? Здесь надо показать - крупным планом - простреленную первоклассницу и сказать: она была без бронижилета! Рейтинги - вверх, ура!
Я уже сам не знаю, что говорю. Во мне несколько дней накапливалась злость, и главным образом не на журналистов, а на тупых бессознательных телезрителей; и вот - мои друзья точно такие же! Они мне противны, и я сам себе становлюсь противен все больше и больше; но я-то потерплю, пусть я стану омерзителен себе, но им все скажу!
- Ну, Оля? Ты в прямом эфире! Может быть, ты занята мыслью о том, повлиял ли на ход антитеррористической операции погодный фактор? (Прием, прием, что у нас с рейтингами? Тема катит?)
Впервые замечаю, что нос у Оли не совсем прямой, а чуть-чуть с горбинкой.
- Заткнись, идиот! - Оля выскакивает из-за стола и хлопает дверью кухни. Ну и ладно!
- А вы наедине с собой думали об этих детях? Не о политике или ходе операции, не о количестве трупов и выживших, а о том, каково там было этим детям? Вообще всем кто там был?
- Думали. А ты врешь, все только об этом и думают. Никому нет дела до политики, кроме самих политиков. Все переживают.
- Что ты с ним разговариваешь, он невменяемый! - Леха назло не смотрит на меня, повернувшись к первой Оле всем телом.
Но на его слова я не обращаю внимания. А вот олины... Бывает же такая уверенность! Говоря, твердо знал: я прав на сто процентов. И вдруг - эти олины слова. Ничего в них не было особенного, но я понял, что наговорил ерунды. Просто хотел всех унизить, обидеть, "отшлепать" и наплел такой гадости! Еще думал, что наизнанку выворачиваюсь, всего себя - такого нравственного! - преподношу им в лучшем свете. А на деле выплюнул из себя злость; как гадко! Что они должны были понять? Что я умный и чувствительный, а они масса и грязь?
- Переживают! Смотрят с открытыми ртами, как носят раненых и мертвых - и все. Ну поймите, завтра ведь по ящику начнут крутить сериалы и боевики, а про настоящую трагедию забудут. И все забудут, боюсь, что и вы тоже. Будут убивать понарошку, но если получится показать похоже, то телевизионщики за удачу посчитают; людям хочется смотреть по сто раз в день как убивают, а совсем не чувствовать боль за убитых! Не думайте, что мне все равно. Но я хочу переживать один, чтобы чувствовать по-настоящему, а вы: новости! новости! Ну что "новости"? Видели раз - можно про себя подумать, прочувствовать, зачем делать из этого шоу? А эти дни траура, я уверен, - просто чтобы отвязаться от чувств, боли. Чтобы завтра все было позабыто и жизнь пошла своим чередом, с новыми - может быть, не такими "крутыми" - шоу.
- Но ты не прав. Никто не делает из трагедии шоу; все глубоко переживали за заложников. Сегодня на митинг собралось сорок тысяч человек! - первая Оля заметила мое раскаяние и теперь говорит негромко и не сердится.
- А митинг - это не шоу? "Нет террору, нет террору!" - зачем лозунги? Зачем они? Какая-то поза: пугайте нас, пугайте, а мы - какие мы! - не убоимся, и соберем митинг, и пойдем гулять по Дворцовой. У кого-то сына убили, а эти машут плакатами "Нас не запугать!" Понимаете, нас! Да если кто о ком и думает, то только о себе! Вроде как мы не с ними; их убивают, а нам что! Нас не запугать! Одним словом, нам все равно.
Мне неважно, что скажет Леха, но он молчит. И все молчат. Оля не сводит с меня глаз, и мне кажется, она думает теперь, как я. Медленно опускает глаза, поднимает со стола вилку и неловко, бездумно начинает ковырять ей в неначатом салате. Я слежу за вилкой, но сейчас она меня не раздражает.
- Если все правда так, если люди все понимают и переживают, как ты говоришь, то почему ничего не изменится? Почему мы не изменимся? Даем взятки, как дают их те, кто провозят бомбы, не чувствуем друг перед другом никакой ответственности? Просто не уважаем друг друга. Да все потому, что для себя самого меняться незачем. А на других нам плевать.
- Менталитет, - вздыхает Миха негромко, вроде как про себя.
- Ненавижу это слово! Бомбите, пожалуйста, а у нас менталитет? Или нужно, чтобы по всей стране гремели взрывы, и только тогда мы сплочимся и не надо будет врать по теливизору: "Страна в единении"?..
Хорошо, что они молчат и нет улыбок. Нет, зря я вспылил, они не такие, они меня понимают. Мои раздражение и злость как-то вдруг уходят, уже не хочется больше спорить; и как бы все ни было, сейчас надо прекратить прения. Да, надо прекратить и помириться. Противно все вышло, и, главное, - из-за меня!
- Ладно, давайте сегодня больше не будем об этом. Я, наверное, не прав, зачем-то наговорил глупостей, мне, честное слово, стыдно, извините. Можно и там накрыть. А?
- Вот насчет того, что там накрывать не стоило, ты был прав. Сходи-ка за Олей! - Леха улыбается, он не обиделся; я поднимаюсь и думаю, какой он молодец: его необида - лучший подарок мне. А я - дурак, я знаю.
Оля сидит в гостиной на диване, сложила руки на груди и смотрит в пол. Я, подойдя, не заговариваю, а стою напротив, глядя на нее. Какие у нее, все-таки, волосы! Как я их люблю!
Жду, и она наконец поднимает на меня глаза, смотрит в мои и тоже молчит.
- Ну что, Оль?
- Что "что"?
- Пойдем?
- Как у тебя все просто! Приступ прошел? Можно теперь и попраздновать? Надеюсь, они просто сделали вид, что согласились с тобой. Умничал, умничал, хотя и дурак. Гордишься, небось! Великолепная теория: все что по телевизору - шоу, все кто смотрит телевизор - безмозглые и безчувственные бараны! Гений!
- Ну Оль, ну извини, я...
- А ты удивительное исключение! Такой весь прям в чувствах, ангелочек! - она поднимается. - Как же ты можешь чувства свои откладывать на целый день? и прерывать весельем думы о судьбе страны? Или ты этим доказываешь, что не баран, как все, а особенный?
- Баран, баран, самый главный баран - это я...
- Да что ты мямлешь? Тошнит уже! "Оль, Оль, я баран, я баран!" Иди празднуй сам! Мы ж недалекие, тебя не достойны.
Оля берет с кресла свитер, надевает его, поправляет перед зеркалом прическу и идет в коридор. Я не знаю что делать; провожаю ее взглядом, смотрю, как она обувается и боюсь "мямлить". Трусливо молчу.
Она не хлопает дверью, а спокойно закрывает ее. Я стою несколько секунд в коридоре, потом возвращаюсь на кухню, где никто не смотрит на меня, все прячут взгляды и кто-то уже пытается шутить.
Наверх
